Аутотренинг

[Gaara777]

КОПИРУЮЩИЙ


…Я долго шел к этому человеку. Ничто не предвещало личного интереса.
Сначала был статус. Во время экзамена чунинов. Конечно, я знал «самых опасных шиноби Конохи» по именам и описаниям. Нас предупредили.
…Ничего героического или опасного. Лицо закрыто. Вид отдыхающий. Значит – не уродство. Или это последствия экспериментов в совокупности с тихим безумием.

Я не обратил бы на него пристального внимания, если бы не схлестнулся с его учеником. Мрачный выпендрёжник. Выпендривался больше, чем я. Конкуренция была нестерпима.
Я мог убить его в любой момент. Должен был. Если бы не тайная миссия – я сломал бы ему каждую кость. Он смел быть центром общего внимания, купался в лучах признания, и совершенно этого не ценил!
Я пообещал ему, что убью его. Выпью его жизнь со всем ее содержимым, и почувствую себя живым.

У выпендрёжника был учитель… Человек без лица.
Они тренировались за границей деревни, в скалах.
Болезненное любопытство, тревога, необъяснимый комплекс чувств гнал меня туда – грозить, утверждать, ломать. Присутствовать. Напоминать.

Человек без лица учил его знаменитой технике Чидори. Моя песчаная молния теперь была не оригинальна. Но дело совершенно не в этом. У него – был учитель. Мой давно тлел в песке. Но и это не главное. Его учитель обращался с ним так, словно его… любит? Жесткий тренинг вместе с предупредительностью, почти нежностью. Бездна терпения.
Ответное доверие. Смертельное сочетание.

Конечно, это был не один из многих, это был Личный ученик. Единственный. Настоящий.

Синие всполохи молнии освещали неподвижное лицо в маске и его единственный, пристальный глаз. От этого глаз словно искрил. Контакт. Искры электричества между двумя людьми. Зримые бело-синие нити. Даже одежда их была похожего цвета.

Я поклялся, что убью того, кто обладает этим. Ученика. Мое явление на краю скалистого плато было жалким. Тогда оно казалось мне страшным и вызывающим. Взрослым.

Мне не удалось его убить. Но к концу экзамена это потеряло значение. Еще одна встреча – и снова с Его учеником. Но задумался я над этим уже дома.

Я хотел такого учителя. Но я не мог позволить себе мечтать. У меня никогда не было учителей, только тренеры. И те не выживали. Кому-то другому - везло. Мой удел вделся иначе.

За три года воображение, которому я отказал во всем, сыграло со мной шутку. Человек без лица превратился в навязчивую идею. Он стал обозначать собой полюс всех тех человеческих благ, которые мне недоступны. Тянуло под ложечкой, больно ухало в груди. Следовало ли мне убить его? Вероятно! Но наши страны подписали мирный договор. Он не был простым шиноби, его убийство развязало бы войну. Он был приближенным Третьего Хокагэ и перешел по наследству к Пятому, как талисман. Тайный работник правящего аппарата. Кто он? Следователь? Разведчик? Аналитик? Наиболее опасный оперативник? Вряд ли дело во вживленном гене. Чем он так незаменим?..

Став Кадзекагэ, я написал ему. Импульсивный порыв. Я теперь имел право на личные порывы, особенно, если они ни к чему не приведут. Он не помнил меня, это развязывало руки.

Потом я чуть не лишился жизни. Время стало идти очень быстро, словно наверстывая все те дни и годы, когда оно стояло, как черная вода, и ничего не обещало, кроме смерти. Теперь даже смерть изменилась. Она словно выросла.

…Я не знал, что он участвовал в попытке моего спасения.
Но это значило очень много. Хотя причина была не во мне, а в его ученике. Во всех его учениках. Конечно, я не смог пересечься с ним в Суне. Заслон моих дзенинов и траур были очень весомой причиной. Когда мы расстались с делегацией Конохи у надгробного камня – я не смотрел ему вслед. Мы были совершенно чужими людьми, он жил только в моем воображении.

Но время шло очень быстро, что-то сдвинулось, как камень в начале лавины. Тогда в воздухе разносится близость обвала. Я начал выходить на крышу дома по утрам и смотреть в пустыню. Заклинал песок. Чего я ждал? Что наши селения получат совместную миссию, и я увижу его тут или буду вынужден ехать в Коноху?..

Это случилось неожиданно. Совместная миссия, группа Конохи определялась Хокагэ.
Дружеский визит, отчеты и отдых после задания.

Я вышел в коридор Штаба из Залы Совета – и увидел его.
Он сидел на стуле и клевал носом. Вид отдыхающий. Никаких изменений. Огромные изменения!.. Я изменился.

В нем не было ничего загадочного или недоступного, тем более враждебного. Но мое воображение провело столь обширную работу, что я разом почувствовал себя ребенком 13 лет. Зрение раздвоилось. Одна его часть правила страной и всем, что в ней находится - сидит в коридорах, бродит по штабу и охраняет улицы. Другая перестала дышать перед авторитетом взрослого, скандально известного человека. Длить это состояние было невыносимо.

Я подошел к нему и положил руку на плечо. Рука предательски дрожала.
«Кадзекагэ-сама», - очнулся он и в удивлении уставился на меня. Кого он ждал? Я так ужасен?
Надо было выгнать все неподобающие мысли, сохранить лицо. Я с ложной покровительственностью забормотал какую-то чушь. Комнаты, отдых, как себя чувствуете. Он хотел встать, как предписывали приличия. Но я держал руку у него на плече и всеми силами препятствовал этому. Он выше меня, иллюзия рассеется, все встанет на свои места: я для него все еще ребенок, и это не изменить. Но сейчас его лицо было ближе, чем когда-либо.

Он не встал. Словно оцепенел. Под тонкой материей его нелепой маски я различал строгие, почти безупречные черты лица. Это не имело никакого значения. Мое воображение уже смирилось со страшными ожогами, протезами, пересаженной кожей и прочими явлениями, обычными в мире шиноби.

Он смотрел на меня, словно видел в первый раз. Его плечо пульсировало под моими пальцами, отзываясь на неком неизреченном уровне. Мягкое, примиряющее тепло. Я догадался, отчего он является талисманом правителей Конохи: он способен идеально чувствовать желания других людей и подстраиваться под них. Ему это… ничего не стоит. Уровень копирования находится куда глубже, чем принято считать. Даже чакра его была белой и прозрачной, как осенний дым.

В этот миг я понял сразу все.
Он не будет моим наставником. Он не станет моим сенсеем. Он не заменит мне учителя, натаскивавшего меня на способы убийства, пока сам не попал под удар. Не заменит мне отца, который меня ненавидел и мечтал уничтожить. Не заменит мне брата матери, который меня предал. Не будет моим советчиком. Он не будет моим другом – слишком большая разница лет, опыта, традиций. Он не будет никем из того, что у меня когда-либо было или могло быть.
Этот человек без лица но с огромным прошлым будет тем, чего у меня никогда не было. И не могло быть. Он будет моим любовником. Я так ясно увидел это, что мои глаза ушли сквозь его маску далеко вперед, в алое закатное солнце.

Этот человек будет иметь лицо – и утратит все свое огромное прошлое, где есть на что опереться. Я возьму его как единственную вещь, созданную специально для меня – свободно, непререкаемо, тотально, без толики колебаний. Четыре года я не мог решить головоломку. Она сложилась.
Я стану для него тем, чего у него никогда не было.
Новый свиток на новом языке.

…Когда дзенины Конохи покидали мою страну – я не провожал его взглядом. Я ждал его возвращения.

Comments

[Gaara777]

Кунай вошел под левый сосок и уперся в ребро. Острие изменило угол, расширяя рану, и скользнуло по кости в межреберье. Нервы взвыли.
Он не ожидал от себя крика – низкого, почти звериного. Тело моментально покрылось испариной, хотя только что казалось вышедшим из строя, ни к чему не способным.

- Как ты чувствителен… Даже сейчас… особенно – сейчас…

…Это началось так глупо. Так давно.

Кьюби, я смотрю ему в глаза, и вижу эту смертельную петлю. Она постоянно повторяется. Незримо обвивает его шею.
Он провоцирует насилие. Его способность покоряться способна свести с ума. Страсть, с которой он отдается боли – тоже. Он ненавидит ее. Узы ненависти – самые прочные, помнишь? Он столь виртуозно выбрасывал боль из своей жизни, что давно превратился в желанную цель для нее. В глубине души он знает, что ничего большего не заслуживает. Поэтому она постоянно его настигает.

И поэтому сам он постоянно является ее источником. Он пропитан ей. Но он отдал бы многое, чтобы этого не знать. Забыть. Не замечать. Предотвратить. Но от себя никуда не деться, верно?

Ваш знаменитый Йондайме был его учителем. Думаю, это большое потрясение и для честолюбия, и для неоформленных чувств – обнаружить рядом с собой такого наставника. Йондайме мог бы заменить ему отца. Если бы хотел. Но он не хотел.

Ты же знаешь, что собственный отец убил себя на его глазах? Думаю, он расценивал это не просто как потерю, а как… предательство. Или бегство. Он никогда не признается себе в этом. Но он ощущал себя брошенным – честь для его отца оказалась сильнее любви к собственному ребенку. Поневоле задумаешься – а была ли она?.. Куда ушла? Теперь он зависим от чужой любви. Это то, чего ему отчаянно не хватает. Йондайме любил его как мог. Но ему было мало. Всегда мало. Мало учителя, мало старшего друга, мало покровительства, мало отеческой заботы. Один человек должен был восполнить страшную пропасть в груди. Один человек должен был смотреть только на него. Обнимать его, лучиться глазами. Жить ради него. Отдать ему всего себя.

Он умеет быть благодарным. Его самоотдача завораживает. Но сейчас он сдержан. Это тип кары, которую он себе назначил. А тогда все читалось по одному развороту плеч.

Но Йондайме был внимателен по отношению ко всем своим ученикам. Никого не выделял. Может быть – он половины действительно не видел. Счастливые люди слепы.
Йондайме для многих был кумиром, и наверняка смотрел на это сквозь пальцы. Что ему обожание мальчика?.. Наверняка его устраивало соперничество учеников в его команде. Но все, кроме Хатаке Какаши, бились за признание себя настоящими шиноби. За профессиональное одобрение. За свою состоятельность – как Учиха Обито. За свою полезность – как Рин. Хатаке Какаши и его невероятные успехи, названные гениальностью, объяснялись тем, что он соперничал за право быть любимым. Родным.

Представляю, как покрывается мурашками позвоночник под рукой Единственного Важного Человека. Как необходимо стать для него уникальным. Исполнительным. Точным. Как маска, закрывающая ненавидимое лицо – лицо того, кого бросили, кто оказался недостоин любви – как эта маска словно тает в присутствии чужого тепла. И все, что не может выразить закрытое лицо, льется прямо из глаз. Как эта маска делается спасением, когда Единственный Важный Человек уходит – к себе домой, к своим обязанностям Хокаге, к миру взрослых шиноби. К другим ученикам. Его рука никогда не возьмет тебя за подбородок – нежно, по праву – и не приблизит свои глаза так близко, чтобы можно было различить крапинки зрачка. В глазах Йондаймэ солнечное затмение. Черный значок окружен бледно-желтыми протуберанцами, и лишь потом по радужке разливается синева.

У Хатаке Какаши совершенно другие глаза. Стальной, решительный гравий. Мертвый гравий. Темный гравий. Они как наждак.

У Йондайме светлый улыбчивый рот. Знающий ответы, способный осчастливить! Закушенная травинка бросает тень на нижнюю губу. В нем нет ничего особенного – но он затягивает… Не думать!

Рот Хатаке Какаши – тайна. Никто не знает, как он выглядит. Никто никогда не увидит его с тенью от полевой травы.

У Йондайме изящные ладони, как у подростка – может быть поэтому его скорость в складывании печатей так велика. У Йондайме во всем огромная скорость. След его золотистой чакры тает на дне твоих глаз, когда его самого давно уже нет рядом.
Если бы, если бы…

Хатаке Какаши в противоречии, умом он понимает всю глупость и невозможность своих мечтаний. Но его запертое сердце, которому во всем отказано, не желает мириться. Оно бунтует, бессловесно кричит, оно выбрасывает в вены яд. Хатаке Какаши думает о смерти – если бы он умер за Йондайме, он стал бы Единственным… Хатаке Какаши перебирает свои достоинства и возможности – что помимо смерти он может предложить? Только смерть в ее безжалостном, безапелляционном градусе совершенной полноты соответствует его огромному чувству. Лучше умереть – чтобы никогда впредь не было так больно. Смерть гармонична – она сохраняет все.

…Кунай снова изменяет угол и медленно движется вбок. Кожа расходится словно влажная ткань. Ощущения запаздывают. Шевелиться ты не можешь, не можешь помешать – парализующий наркотик очень силен. Но ты не знаешь, стал бы препятствовать, если б мог - потому что в глубине души давно решил: бескорыстия не существует. Не для тебя. Для тебя – только боль. Лучше физическая, чем душевная.
Ты ведь не привязан к этому человеку с кунаем?..

Увы, это успело произойти. И теперь ты хочешь освободиться. Ты хочешь… разочароваться.

- Дыши… - шепчут такие чувственные, узкие губы. – Не вздумай терять сознание…

Это операция на сердце, никто не заблуждался с самого начала. На что похоже сердце, если снять с него маску?

В глазах Змеиного Саннина полнолуние. Желтая радужка рассечена перевернутым пиком зрачка. Лиловый пигмент от сендзюцу делает их похожими на глаза гейши. Такие глаза всегда лживы. И они всегда прекрасны. Тебе остается только закрыть свои.

Рот Змеиного Саннина прихотливо выгнут, он дрожит и открывает белую полоску зубов. Так могла бы выглядеть подлинная страсть. Но ты знаешь, что эта страсть – не к тебе. Только к твоему телу. К его возможностям. К его тайнам. Это рот хладнокровного убийцы. Как ты мог так ошибиться?

Руки Змеиного Саннина – точные, хладнокровные, с длинными пальцами, трупного оттенка. Они одинаково умело копаются в могилах и в живой плоти. Быстро превращают вторую – в содержимое первых.

Ты был бы рад предположить, что Змеиного Саннина волнует твое мужество или стойкость, или умение терпеть боль, или хоть что-то, связанное с твоем драгоценным внутренним миром. Нет – его волнует только одно: чтобы ты дышал, пока он снимет с тебя кожу. Чтобы ты был в полном сознании, когда он достанет твой Шаринган, отделив каждый нерв, пройдя назад каждый шаг работы Рин – иначе Змеиный Саннин не получит Кёкэй гэнкай. Иначе он не получит твою Белую Чакру – еще один Кёкэй гэнкай.

Змеиный Саннин соединил свою судьбу с Белыми Змеями, они приносят удачу и бессмертие. Он хочет стать Белой Змеей.

А ты – только пустая оболочка.

…Кунай зашел за спину, и ты не в силах молчать – не от боли, а от отчаяния. Все, кого ты любил, мертвы. Себя ты не любишь. Значит ли это, что ты – не умрешь?

…Глупые попытки разума совершить последнее логическое построение.
Ты умираешь.
Какая неразумная, застарелая плата за один пристальный взгляд в глаза, когда чуткие пальцы взяли твой острый подбородок… «Ты – тот, с кем я хочу исследовать до конца истину этого мира!»

Ты никогда не простишь его.
Ты хочешь раздавить его, как несоразмерного, одутловатого червя.
Но ты не можешь.
Все, кого ты любил, учили тебя контролю эмоций, душевной широте, умению прощать. Доброте. Мягкости. Желанию защищать слабых. Никто из них не научил тебя любить себя достаточно. Уважать себя. Но они буду прощены.
А тот, кто прочитал тебя, как детский свиток – нет.

Ты простил бы его, если б он не ведал, что творит. Но он ведает, и наслаждается этим. Он без ума от собственной силы. Ты не хочешь это видеть и понимать. Ты не можешь это видеть. Ты не можешь смириться с тем, что желаешь научиться безжалостности, желаешь научиться так же играть с чужой болью. Ты не можешь примириться с тем, что будешь противен сам себе – такой. Это значит, что все, кого ты любил, были… неправы.

И значит, ты недостоин жизни.
Белая чакра льется из тебя как молоко. Это смирение. Ты безобразен без своей маски – так тебе кажется. Голодное сердце, способное только ошибаться. Сердце, окормившее Врага.

Когда кунай замирает – ты далеко.
Где-то в районе солнечного затмения.
Как ты мог пропустить главную истину этого мира?..

…Когда я смотрю на него, Кьюби, я чувствую себя Орочимару.